БИОЛОГИЧЕСКОЕ ОПРЕДЕЛЕНИЕ И РАЗНОВИДНОСТИ ВНИМАНИЯ ч.2

Н.

Н.

Ланге Психологические исследования. Одесса, 1893 Волевое внимание Волевое внимание отличается от рассмотренных выше форм главным образом тем, что при нем цель процесса уже заранее известна субъекту: когда что-нибудь возбуждает наше инстинктивное внимание, мы, пока не пригляделись, не прислушались, вооб­ще не приспособились к наилучшему восприятию и пониманию, не знаем и не понимаем объекта вни­мания; напротив, когда мы волевым образом хотим что-нибудь увидеть, услышать, мы, очевидно, уже знаем, что мы увидим, услышим. В первом случае удивление, неожиданность суть необходимые фак­торы, во втором — необходимым является предва­рительное знание. Когда, например, в инстинктив­ном внимании ребенок остолбенеет впервые перед изображением своим в зеркале пли когда мы, слу­чайно напав на какую-нибудь новую мысль, гипоте­зу, бываем ею невольно поражены, объект внима­ния есть, очевидно, новое, неизвестное, непонят­ное. Когда, напротив, при волевом внимании мы с волевым усилием удерживаем в сознании известную мысль, хотим ее насильно фиксировать, очевидно, эта мысль должна уже быть нам в известной степени знакома, ибо мы должны же знать, чего ищем или хотим. Это различие между волевым вниманием и инстинктивным вполне подобно различию между во­левым действием и инстинктивным: в первом — ин­дивидуум хочет известного результата и, следователь­но, знает его, во втором – действие возникает без знания о цели и без представления о движении. Но здесь возникает то недоумение, которое, как мы видели выше, остановило Джемса Милля: если волевое внимание предполагает уже знание о цели, то для чего оно нужно? Как можно желать узнать что-нибудь, уже зная это? Не есть ли это очевидное противоречие? Как выйти из этого противоречия, оба члена которого необходимы: без предваритель­ного знания нет хотения, а при таком знании мы уже имеем желаемое? Как ни поразительно это воз­ражение Дж. Милля против возможности волевого внимания, оно основано, как и многие слишком формальные соображения, на недоразумении. Конеч­но, нельзя желать знать то, что уже знаем, но зна­ние есть весьма общий термин, обнимающий целый ряд явлений: и ощущение, и представление, и вос­поминание — все это знание. Вполне возможно, имея известную форму знания, желать другой. Такой имен­но случай и имеем мы в волевом внимании: знание, которое мы имеем здесь предварительно об объекте внимания, есть знание не полное, бледное, только значковое, ищется же конкретное и реальное. Ана­лиз какого-нибудь простого примера лучше всего вы­яснит это.

Положим, мы желаем выслушать в сложном тоне какой-нибудь из его обертонов. Очевидно, это тре­бует волевого внимания и без него недоступно. Но для того чтобы выслушать этот обертон, нам необ­ходимо уже заранее знать его высоту, иметь ясное соответственное воспоминание, почему обыкновен­ный способ выслушивания обертона и состоит в том, чтобы предварительно взять искомый тон отдельно, а затем, заглушив его, немедленно отыскивать та­кой же тон в сложном тоне; в таком случае ясное воспоминание искомого помогает нам выделить его из общей совокупности звука, фиксировать этот обертон в сознании, т. е. достигнуть того своеобраз­ного и моментального улучшения восприятия, ко­торое мы называем вниманием. Очевидно, здесь пред­варительное знание и искомое не тождественны, хотя оба относятся к одному и тому же обертону: первое есть воспоминание, второе — реальное ощущение. Очевидно, что ассимиляция этих двух элементов, из которых первое хотя раздельно, но бледно, а второе хотя реально, но смутно, создает то новое улучшен­ное восприятие, раздельное и вместе реальное, ко­торого мы ищем в процессе волевого внимания. То же самое имеет место и в других случаях волевого внимания, например, во внимании, обращенном на явления борьбы полей зрения, и др., с которыми мы еще не раз встретимся в дальнейшем анализе: везде условием волевого внимания является предва­рительный образ воспоминания, а искомым — уси­ление и выделение с помощью этого образа извест­ной части реального восприятия.

Итак, в волевом внимании к образу воспомина­ния подыскивается соответственное реальное ощу­щение или по крайней мере более конкретное вос­поминание; напротив, во внимании инстинктивном. как показано выше, мы имеем обратный процесс: переход от ощущения к его интерпретации, от неиз­вестного и непонятного реального восприятия к его объяснению. В этом состоит существенная разница этих двух форм внимания, из которых первое имеет целью усиление, фиксацию данного психического состояния, а второе его понимание. …Роль движений в процессе волевого вниманияПоказав, что волевое чувственное внимание со­стоит в ассимиляции реального ощущения с соот­ветственным образом воспоминания, мы разреши­ли нашу задачу еще только наполовину. Нам еще остается именно показать, с помощью какого процесса является этот необходимый для внимания образ воспоминания. Но сначала необходимо выяс­нить смысл и границы самого вопроса.

Прежде всего заметим, что мы не имеем здесь нужды исследовать, каким образом возникает жела­ние фиксировать или с вниманием наблюдать изве­стный объект. Это желание сеть предшествующий про­цессу внимания (как мы его определили в главе вто­рой) факт и в том смысле лежит за пределами на­шего исследования. Достаточно здесь будет заметить. что объяснение этого факта, данное в английской ассоциационной психологии, представляется нам вполне удовлетворительным. Равным образом, мы можем согласиться с Джемсом Миллем, что жела­ние иметь известное воспоминание уже заключает в себе это воспоминание. Желая чего-либо, мы, оче­видно, должны уже знать, чего мы желаем. Тем бо­лее желание наблюдать с вниманием некоторый объект А, очевидно, уже заключает в себе знание этого объекта.

Но в таком случае возразят нам, чего же еще вы ищете? Какое возникновение воспоминания хотите еще исследовать, когда существование такого вос­поминания признаете за предшествующее условие волевого внимания? Дело, однако, в том, что вос­поминание, которое в акте волевого внимания ас­симилируется с внешним впечатлением, должно иметь особую, исключительную ясность и интенсив­ность. Без этого оно не может произвести того уси­ления, которое, как мы видели выше, есть первич­ный эффект внимания. Волевое внимание, как мы уже не раз указывали, есть процесс, вполне подоб­ный иллюзии. В иллюзии нам всегда бывают даны в тесной связи два элемента: некоторое впечатление и особая интерпретация этого впечатления, которую мы сами привносим, на основании предыдущих опы­тов. Эта интерпретация, которая, в сущности, есть тоже не что иное, как ряд образов воспоминания, отличается при иллюзии особой яркостью и непосредственностью, что и дает им иллюзорный харак­тер, т. е. яркость этих воспоминаний так велика, что мы не отличаем их от реального впечатления, а по­читаем тоже за непосредственное данное сознание. Этим иллюзии отличаются от каких-нибудь произ­вольных и абстрактных толкований, какие мы даем внешним впечатлениям в наших рассуждениях или размышлениях и которые мы ясно отличаем отдан­ного впечатления, не смешиваем с ним. одним сло­вом, не придаем им иллюзорного характера.

Волевое внимание как таковое есть именно про­цесс иллюзорною восприятия, т. е. в нем мы благо­даря присущим нам ярким образам воспоминания усматриваем то, чего без этих образов не усмотрели бы. Во внимании мы не различаем объективного впе­чатления от субъективно привносимой интерпретации, но эта субъективная интерпретация кажется нам также объективной. В предыдущей главе было достаточно выяснено, что волевое внимание имеет место лишь там и до тех пределов, где и до каких пределов индивидуум имеет соответственные образы воспо­минания. Поэтому здесь мы, не повторяя уже ска­занного, желаем выяснить лишь то. что эти образы воспоминания должны иметь исключительную яр­кость, без чего процесса реального (иллюзорного) внимания не произойдет, а будет иметь место лишь абстрактная интерпретация восприятия. Внимания, одним словом, нет там, где привносимый нами субъективный элемент не имеет для нас реального характера, где мы его отличаем от восприятия, где нет иллюзии.

Иллюзия, однако, отличается же чем-либо от волевого внимания? В чем же, спрашивается, состо­ит это отличие? В иллюзии исключительно яркий характер воспоминания дается нам помимо нашей воли, есть результат особых условий в ассоциации идей. В волевом же внимании мы ясно сознаем, что исключительная яркость воспоминания есть наше дело, зависит от нашей воли. что и делает внимание волевым и сопровождающимся чувством усилия.

Таким образом, поставленный нами вопрос о возникновении воспоминания в процессе волевого внимания сводится к вопросу о том, каким волевым путем мы можем придать уже данному в нашем же­лании воспоминанию исключительно яркий или ин­тенсивный характер. Воспоминание предмета А, как справедливо замечает Джеме Милль, должно уже су­ществовать, раз мы желаем с вниманием его наблю­дать, ибо желать иметь представление – значит уже его иметь. Но Джеме Милль ошибается, когда дума­ет, что этого достаточно. Это бледное, схематичес­кое воспоминание должно получить иллюзорную силу, без чего не может быть внимания; и эту иллю­зорную интенсивность оно должно получить от на­шей воли. Итак, каким образом, с помощью какого процесса наша воля может придать уже существую­щему бледному воспоминанию исключительную ин­тенсивность — вот вопрос, разрешению которого должна быть посвящена настоящая глава, без чего явления волевого внимания лишь наполовину объяс­нены. На этот вопрос отвечает моторная теория вни­мания.

Мы начинаем с прямого указания сущности этой теории. Активное усиление силы данного воспоми­нания есть, по нашему мнению, в существе дела та­кой же двигательный процесс, как всякий волевой. Пусть мы имеем некоторое воспоминание А. Пусть. далее, оно состоит из двух частей, из которых одна есть воспоминание о каком-либо пашем движении, Если бы мы воспроизвели вновь это движение, то усиление этой части данного воспоминания А по­влечет за собой по ассоциации и усиление прочих его частей, т. е. все воспоминание возникает в созна­нии с обновленной интенсивностью. Так как воз­можность волевых движений допускается всеми и есть во всяком случае вопрос теории воли. а не внима­ния. то таким предположением мы окончательно разъясняем вопрос в пределах теории внимания. Все это делается, конечно, в предположении, что в дан­ном воспоминании есть элемент, воспринимаемый нами через движение. Если этого нет, то воспомина­ние не может быть нами прямо усилено, а разве толь­ко косвенно, через какое-нибудь ассоциативное с ним воспоминание В, в котором этот двигательный элемент присутствует. Иначе говоря, наша власть над силой наших воспоминаний объясняется только кос­венным действием воли: в воспоминаниях есть тот кончик (двигательный элемент), за который мы все­гда можем потащить и тем вытянуть весь клубок. …

С помощью этих допущений мы легко можем объяснить и второе из указанных выше предположе­ний моторной теории внимания, т. с. каким образом усиление двигательного элемента в некотором ком­плексе воспоминаний может повести к усилению всего этого комплекса. Физиологически именно этот процесс может иметь следующий характер. Антеце­дентом нелепого внимания, как мы видели, служит интересная группа воспоминаний о предмете А, но группа, состоящая из бледных, схематических или значковых воспоминаний этого предмета. В этом вос­поминании, как мы предполагаем (и докажем впос­ледствии), есть некоторый двигательный элемент, т. е. воспоминания о некоторых движениях, служив­ших к восприятию предмета А в предыдущих его на­блюдениях, Такое бледное воспоминание с его мо­торным элементом есть функция кортикального про­цесса, т. с. соответствует возбуждению некоторых ча­стей коры большого мозга. Этот моторный импульс распространяется от коры (по пирамидальным пу­тям) и порождает сокращение соответственных мышц. Но на этом дело не останавливается; это со­кращение нами ощущается, во-первых, как реаль­ное мускульное сокращение, как мышечное ощуще­ние (Muskelsinn в широком смысле термина), а во-вторых, этот импульс, возбуждая соответственный рефлекторный центр, распространяется от него на thalamus opticus и порождает в последнем иннервационное ощущение. Наконец, совокупность этих двух раздражений переходит по проекционной системе первого порядка на кору и порождает здесь вновь, как всякое центростремительное раздражение, ассоциационный процесс, т. е. возбуждает ряды воспо­минаний. Среди этих воспоминаний, но указанному выше условию, находится и вся группа представле­ний о предмете А, которая благодаря этому новому импульсу, приходящему от перцепции, усиленно воз­никает в сознании. Физиологическую сторону этого процесса усиления воспоминаний через волевые дви­жения можно изобразить (вполне схематически) следующим образом (рис. 1).

На этом чертеже М изображает центр моторных воспоминаний. S1 и S2 — два центра сенсорных вос­поминаний. локализованных в коре большого моз­га; эти центры соединены между собой ассоциационными волокнами; R есть низкий рефлекторный центр соответственного представлению М движения; С1, С2, С3 суть ряд сенсорных центров разных порядков, передающих к коре возбуждение мышечного чувства; Р есть группа поперечнополосатых мышц, расположенная на периферии нервной системы; Т — Thalamus opticus. Итак, представим, что существу­ет некоторое возбуждение в М, S1 и S2, т.е. в созна­нии присутствует ряд воспоминаний о предмете А. Моторное возбуждение М распространяется до цен­тра R и через него произведет сокращение мускулов Р, это сокращение, представляющее тоже чувственное раздражение, распространяется через ряд цент­ров С1 С2, С3, и усилит моторное воспоминание М. Это же моторное воспоминание будет усилено и иннервационным ощущением, явившемся в Т через возбуждение, восходящее от Р. Такое двойное уси­ление М должно распространиться по ассоциационным путям коры и повести к усилению раздражения S1 и S2 иными словами, весь комплекс воспомина­ний о предмете А получит в нашем сознании боль­шую интенсивность.

Такой физиологический процесс вполне соот­ветствует психологическим фактам. В этом отноше­нии мы должны особенно заметить три обстоятель­ства, во-первых, иллюзорный характер внимания, во-вторых, то, что почти всякий акт внимания со­стоит из ряда последующих друг за другом стадий, и, наконец, в-третьих, то, что волевое внимание сопровождается чувством усилия. Из этой схемы видно, что существование ощущений в суб­кортикальных центрах и особенно в Thaiamus opticus, которое мы приняли на основании вышеизложенных аргументов, не есть безусловно необходимое предположение в нашей моторной те­ории усилении воспоминаний. Если бы это предположение ока­залось ложным, то тогда схема осталась бы прежней, только при­шлось бы из нее выкинуть путь от Р через Т до М. и вторичное возбуждение М оказалось бы зависящим от периферического раздражения, идущего от Р через С1, С2, С3. В таком случае нам пришлось бы локализовать ощущения в коре и мы могли бы раз­личать в самой коре области восприятий от областей воспоми­наний. …